Темной летней ночью молодая луна серебрила верхушки деревьев, не заглядывая в подложку нетронутого человеком леса. Вдалеке изредка ухали совы. Юный волк, еще подросток, неторопливо вышел к поляне и оглядел одинокое жилище. Принюхался, чихнул и, с отвращением мазнув лапой по морде, потрусил прочь.
Запах гари, смутный поначалу, перерос в удушающий и едкий смрад. Длинный острый нос проснулся первым, вобрал в себя запахи, разделил их: горит дерево, тлеет бамбук, занялась бумага с привкусом туши. Бумага! Свитки! Горят, горят драгоценные свитки!
Обладатель носа взметнулся с постели. Воды на них. Одно ведро... мало! Сухопарый босой старик, точь-в-точь отощавший ворон, выметнулся наружу из одинокой хижины. Остановился на границе леса. Сплел пальцы и склонил голову, забормотал едва слышно. Да, воды. Много. Пусть льются потоки.
По траве зашуршал дождь. Хруст – занялась солома на крыше. Отчаянный вой быка в стойле. Распахнулась дверь, сама собой расплелась привязь, и животное с дико выпученными глазами вырвалось на свободу.
Горит! Столько полезных вещей – все в огне! Какая жалость, какая боль!
Дождь оборачивается сплошным непроницаемым ливнем. Огонь строптиво пытается подняться, но опадает. Тянется жаркими лепестками вверх и бессильно стелется по земле. Пригибается, стремится к выживанию, но затухает, тяжко вздыхает под обугленными досками пола и умолкает наконец.
Ливень стих так резко, будто перекрыли воду. Обугленная хижина зияла прорехами в крыше и черными костьми остова. Старик, чьими длинными седыми прядями играл ветер, заглянул внутрь. Мальчишка. Где мальчишка? Оглянулся - не видно, хоть темнота его взгляду не помеха. Потянул острым носом – запаха горелого мяса не слышно. Опустился на колени, узкими морщинистыми пальцами разгреб кучу пепла и опаленных обрывков там, где раньше была кладовая со свитками. Столько всего погибло... Ох. И ни следа тела, никаких останков. Старик поднял холодный знающий взгляд круглых глаз к луне и по-змеиному улыбнулся.
- Ты думаешь убежать, маленький Хаяши? Ты надеешься убежать от меня?

За несколько часов до тех событий...

Целых пять свитков? Да он до послезавтрашнего утра не закончит! Уснет над вторым... нет-нет, еще над первым... если не прикорнет во дворе у повозки, положив голову на какой-нибудь сверток из поклажи. Которую надо выгрузить и перенести в комнату. Ой! Забыл про воду для чая! Оправдывая прозвище, Хаяши помчался вокруг дома, чтобы раздуть угли в жаровне и подвесить над ними небольшой бронзовый чайник, украшенный рисунком - веткой сливы - до того, как учитель поменяет одежду и усядется у хибати почитать перед сном. Как назло, огонь разжигаться не хотел, кремень норовил выскользнуть из пальцев и лягушкой ускакать в щель между досками.
- On chi ri chi ba… ой... i ba ro tay da yo, то есть tay ya!
Да что ж это делается? Мало ему сегодняшних бед, и без того учитель пообещал наказание таким голосом, что стало ясно – трепкой не отделается, будет что-нибудь хуже. Несколько раз уже было такое хуже, повторять не хотелось. Хаяши надкусил безымянный палец, сплюнул кровь в жаровню, поднес к углям ладони с растопыренными пальцами, только указательные и большие соединялись:
- Yake useru!*
Хаяши вытер со лба пот, сунул в рот обожженные пальцы. Из всех стихий с огнем он управлялся хуже всего. Кажется, получилось. Хотя осталось смутное ощущение, что он опять что-то сделал не так. Услышав поскрипывание половиц и шаги учителя, чиго выскользнул наружу. Он принял решение, осталось дождаться, когда учитель отправится спать.

Пальцы разжались, выпустили кисточку, и свиток украсился длинной размашистой линией. Хаяши вздрогнул и проснулся, протер кулаком слипающиеся глаза. Пятно света от тусклого фонаря из желтого превратилось почти в оранжевое; жмот-учитель опять поскупился на масло, а может, абура-акаго* пробрался в дом, несмотря на защитные заклинания, в поисках еды. Спросонья мальчишка попытался стереть не просохшую тушь пальцем, в результате - оставил на бумаге жирное уродливое пятно. Ой-ёй... придется все начинать сначала... Хаяши вспомнил об отложенном на утро наказании, погрустнел. Таким голосом хозяин говорит редко, а значит, не просто стукнет по уху, порки не избежать, это точно, или запрут без еды, или еще что-нибудь похуже. Да и за испорченный свиток придется отвечать дополнительно.
Чиго встряхнул ладонью, капли крови с прокушенного пальца разлетелись веером по циновке. Хаяши облизнул пальцы, вытер их о короткие драные штаны. Прислушался. Вроде бы – все стихло, только из комнаты учителя доносится легкое похрапывание. Вот старый дурень, уснул прямо у жаровни, клевал, видать носом над чтением, вот и сморило. Ну... или сейчас, или никогда. Иначе живым ему отсюда ни за что не выбраться.
Хаяши собрал разложенные свитки, а подумав, добавил к ним и другие, что хранились на полках. Брал те, что ценнее, чиго отлично знал, что где лежит, сам же их и раскладывал, приносил учителю по первому требованию, переводил и переписывал. Некоторые даже знал наизусть – столько раз переделывал, если хозяину что не нравилось. Получилась целая охапка. Удерживая их одной рукой, Хаяши второй, свободной, стал расправлять платок-фуросики. Один свиток все же выскользнул, укатился... Чиго замер на одной ноге. Нет, все спокойно, учитель только всхрапнул и опять засопел. Пока завязывал все в узел, заметил небольшой сверток из плотной грубой ткани, перевязан красным шнурком, под который засунута бумажка с охранным заклинанием. С замирающим сердцем мальчик-чиго дотронулся до запретного предмета, зажмурился, ожидая или демонов-стражей, или огненного дождя на свою бедовую голову, или молнии. Когда ничего не случилось, приоткрыл глаза, а затем развернул дорогую, затканную красивым узором материю. Резной амулет из молочно-белого нефрита, казалось, светился изнутри в полутьме. Тигр на нем оскалил клыки, в круглых выпуклых глазах отражались крохотные огоньки лампы. Хаяши сглотнул – в горле пересохло от такой красоты. Завернул опять вещицу в ткань, снова завязал шнурок, а для верности – добавил заклинание от себя. И сунул амулет за пазуху.
Половица в коридоре под ногами заскрипела пронзительно. Хаяши превратился в каменное изваяние. Если учитель поймает его сейчас, наверняка убьет, и утра ждать не станет. Но тот спал.
Во дворе было прохладно, белесый жгут тумана в лощине – это просто завтра будет хорошая погода или хари-онаго распустила свои ловчие волосы. Хаяши зажал себе рот ладонью, только бы не рассмеяться в ответ, иначе пустится в погоню и задушит. Говорят, молодые мужчины и мальчики – ее излюбленная добыча. Нет, не к добру он видел лошадиную голову на дереве, не к добру. Даже мороз по коже...
Хаяши оглянулся на дом, где прожил столько лет, попытался найти хорошие слова, но не вспомнил ни одного.
- Да сгори оно все огнем! – выкрикнул он и со всех ног побежал прочь.

---
* Почти правильно прочитанная на санскрите мантра для повелевания стихиями.
* yake useru - "гори дотла!"
*абура-акаго – досл.: «масляное дитя», призрак в виде летающего ребенка, который выпивает масло из ламп; им становится тот, кто при жизни воровал масло.

Совсем другие края

На берегу, там, где начинается водяная пустота, уходящая куда-то за горизонт, то и дело встречаются громадные пестрые валуны выше человеческого роста. Они разбросаны там и сям, словно позабытые детьми игрушки. На одном из камней, неведомо как туда забравшись, восседала юная девушка. Сложив руки кольцом вокруг коленей, она хмурилась на море, отвечавшее тем же. Девушка елозила и кусала губы, словно могла думать только во время движения; волны так же беспокойно тыкались носами-бурунчиками в подножие камня.
Мысль, занимавшая девушку, была проста: давно пора замуж. Конечно, уже пятнадцать скоро. Но не за кузнеца же! Ну и что, если она ему нравится, и он уже ходил свататься, даже обещал в следующий раз прийти со свахами, честь по чести? Не хочет она за кузнеца. И не пойдет! Он грубый, страшный и вообще... А родители никак не хотят понять, особенно это «вообще». Отец уже начал терять терпение, грозился выдать замуж насильно. И что тогда делать?
Девушка надула губы, чиркнула подобранной в лесу веточкой по камню. Что тогда? Топиться и все. Внизу плеснулась вода, то ли приглашая, то ли предостерегая. Топиться не хотелось. Вот если бы пришел кто-нибудь молодой-красивый-сильный... как в сказках, что мамка рассказывает на ночь. Девушка подняла мечтательный взгляд на облака, вдруг подскажут, где такого искать. Не подсказали. Только чайка пролетела на север. Миеликки пожевала губами, еще поводила веточкой. Остается самой его искать. Вот прямо сейчас и пойти – чего откладывать-то?
Вскочила, подхватила подол, тощими босыми ногами протопала по камню и сверзилась в воду. Зашлепала к берегу, задирая подол простой домотканной рубахи чуть не до пояса. Выбивающиеся из косы пряди зло сдувала с лица. Чайка крикнула вслед, засмеялась, что ли? Ловкие пальцы выудили со дна камешек, бросок... эх, чуть-чуть не попала.
Дома была мать, кормила кур во дворе. Братья еще с утра ушли на рыбалку, сестра увязалась с ними, а отец уж дня три как отправился в село продавать ткани, сотканные всей женской частью семьи. Не желая попадаться матери на глаза – опять пристанет, где Миеликки гуляет, лучше бы пол в избе подмела – девчушка протиснулась в собачий лаз под забором. К мокрым пятнам на рубахе добавились пятна грязные. Неважно, все равно в таком виде нельзя ловить женихов, надобно переодеться. Да так, чтобы мать не поймала, не пустит ведь. Шустрым котенком девушка шмыгнула в дом, по дороге шикнув на пса, чтобы не поднял радостный лай.

В сундуке Миеликки нашла рубашку почище, натянула. Заглянула в медное зеркало и призадумалась, опять кусая губы. Не то. Надо что-нибудь этакое, чтобы сразить на повал, и жених тут же согласился бы стать мужем. В своих и сестриных, бывших своих, рубахах ничего подходящего не нашлось. Тогда девушка нырнула в материнский. Тоже простые рубахи, пояс – ничего, но не сразит, это точно. О! А это что такое? Ух ты, красотища какая... Праздничный наряд матушки. Девчонка сей момент нырнула в наряд, чуть не запуталась, куда руки, куда голову, но разобралась. Глянулась в зеркало – красавица писаная. Еще бы волосы лежали в косе, а не топорщились из нее в разные стороны. Где там гребень? Обвязать голову вышитой лентой, да пониже, чтобы часть лба захватывала. Осталась обувка. Нет, за сапожки мамка убьет на месте. Придется босиком, зато так удобнее, ноги землю чувствуют, а в обуви словно их связали-спеленали.
Выбраться из дома оказалось гораздо труднее, чем туда забраться – через лаз нельзя, одежку попачкаешь, а матушка по всему саду бродит, цыпленка потерянного ищет. Шорох в траве, тихий, едва слышный писк. Цыпленок желтенький сидит в траве и жалобно так хнычет. Руки сами потянулись его взять и отнести матери, да тут же и отдернулись. Мать же в погребе запрет за покраденный наряд. В ногу ткнулась морда пса, Миеликки схватила цыпленка, сунула его собаке под нос:
- Миленький, отведи его к матушке. Мне уйти надо, понимаешь?
Пес задумчиво посмотрел на маленькую хозяйку, на птенца, сжавшегося в комочек, и тихонько гавкнул. Миеликки выпустила малютку, и тот чуть не запрыгнул обратно в траву, но пес лапой преградил ему путь и погнал к старшей хозяйке. Пока мать охала над цыпленком, девчушка проскочила в калитку и была такова.

Наряд есть, теперь не хватает лишь одного – самого важного в женской красоте. А добывается оно известно где, в лесу. Обойдя деревню по задам, Миеликки украдкой огляделась и спрыснула в рощу, за которой начинался уже настоящий лес. Пошла по тропе, оглядывая деревья. Береза – спасибо, нам не то надо; елки разлапились – и вы сейчас не годны. Дуб! Дуб-то дуб, да не тот. Снова не тот. Вот, может, этот? Ох нет, прости дядюшка-дуб, не трону тебя. Ну где же?.. Ага!
Подпрыгнув до нижней ветки, девчонка вскарабкалась на нее, упираясь в ствол попеременно пятками и пальцами ног. Забравшись, мгновение сидела, оглядываясь, затем поползла по ветке вперед туда, где торчали веточки и сучки поменьше. Цепкими, привыкшими к работе, пальцами она перебирала сучки, иногда гладила их, иногда лишь мельком касалась. Наконец, обнаружено требуемое. Промурлыкав извинения и просьбу, Миеликки срезала толстый сучок и, держа его в зубах, по-беличьи заторопилась вниз. Поддернув подол, чтобы не запачкался, села прямо на землю, оперлась спиной о ствол и принялась очищать сучок от коры да вырезать из него две неширокие пластины в ладонь длиной.

(помогаю класть пост)

Времени девчонка не наблюдала, и за работой ей показалось, что оно проскочило стремглав, будто заяц. Наконец все было готово. Глянув на себя в пруд со стоячей водой, Миеликки удовлетворенно хмыкнула и пошла искать предмет охоты. Следовало поторопиться, после заката придется вернуться домой. Как назло, добыча отыскиваться не желала, упорно избегая охотницу. Проще было бы изловить куропатку, но ведь Миеликки ловила не обед.
Уныло опустив руки, девушка брела по лесу, ногами раскидывая еловые шишки, когда удача повернулась к ней лицом. За березовыми стволами мелькнуло что-то черное, большое. Сначала девчушка испугалась, не медведь ли. Вдруг она забрела в его владения без разрешения, и он решил наказать дерзкую? Но нет, то не медведь, то человек в черном блестящем наряде идет среди деревьев. Мужчина и, похоже, молодой. Вон как шустро идет. Миеликки издала радостный крик, и тут же зажала рот ладонями. Добычу нельзя пугать, сбежит. Надо действовать с осторожностью.
Когда человек достиг ближайшей поляны, там его ждала девушка в расшитой рубахе, стоящая к нему спиной, грустно прижавшись головой к березовому стволу. Мужчина остановился в нерешительности, не зная, что делать с таким видением посреди леса. То ли спасать, то ли читать заклинание, чтобы сгинула. Миеликки надоело ждать, и она обернулась. Увидела привлекательное, хоть и странное до ужаса, молодое лицо со стремительно расширяющимися глазами и перекашивающимся ртом. Оглянулась. Волков нет, медведей тоже, даже лосей не видно. Чего ж он так испугался? Эй, ты куда?! Ну стой, я же тебя только поймала, а ты уже бежать!
Неудачливая охотница подхватила подол и ринулась вслед за черным нарядом, только босые пятки замелькали. Мужчина оказался хорошим бегуном, но Миеликки бегать тоже умела, а потому расстояние между ними хоть и не сокращалось, но и не увеличивалось. Пробежали сквозь лес, на луг, к большим земляным курганам, поросшим травой. Мужчина нырнул за курган... да нет, внутрь кургана. Девчонка притормозила в удивлении, но тут же бросилась следом.
Головокружение, падение, полет, земляные стены. И черный наряд, стремительно удаляющийся. Боясь глянуть по сторонам, Миеликки опять погналась за ним. Сбоку что-то мелькало, какие-то цветные пятна, звуки, запахи, ощущения, но она видела только черную фигуру впереди. Земляной пол сменился каменным, полутьма – светом дня, потом опять тьма, черный наряд приблизился и осветился огнем. Она бежала, бежала, и вдруг поняла, что больше не видит его. Позади темная прореха пещеры, по бокам два желтых валуна, каких и не бывает, а впереди залитая вечерним солнцем трава и щебетанье птиц. Оглядываясь во все стороны сразу, девушка осторожно вышла на свет. Все не так, все странное: трава другая, птицы не те, деревья шумят по-иному, и даже холм не холм, а... ой, вот это всем холмам холм, откуда такой взялся-то? Пришлось задрать голову, чтобы увидать вершину. Зато ноги нащупали тропинку, по которой Миеликки и пошла вниз. Добралась до потока, попрыгала с камня на камень, не допрыгнула, сверзилась в воду, взметнув тучу брызг. Кое-как выкарабкалась на берег, и вот тут-то и разрыдалась.

Ему приснилось, как деревенская ребятня играет с зайцем. Хаяши тоже позволили погладить зверушку, хотя обычно его сторонились. И - перешептывались за спиной, когда Тошимару посылал своего ученика отнести приготовленные на заказ снадобья или купить съестных припасов на неделю. Уши зайца были длинные и мягкие, а носик - розовый и дрожащий.
В сон прокрался – нет, ворвался, будто вороний карк, - надреснутый голос: Хаяши, завари чай! Хаяши, куда подевалась кисть? Хаяши, сбегай к господину Амагаве, передай, что предсказания на свадьбу его старшей дочери уже составлены! Хаяши, отнеси госпоже о-Тами лекарство и не забудь передать, что принимать надо на голодный желудок, а не после еды... Мальчишка заворочался на влажных прохладных камнях. Он так долго бежал – не оглядываясь, со всех ног, мимо черных корявых деревьев, мимо болота и нескольких могильных камней у развилки дороги, - что не помнил, как очутился в небольшой сырой пещере за водопадом. А когда приоткрыл глаза, то не сразу сообразил, почему под головой скользкий от влаги и плесени валун, почему одежда сырая, а все тело ломит, не разогнуться... Может, это и есть обещанное наказание? А что это шумит?
Хаяши протер кулаком глаза и понял, что лежит, свернувшись в клубок, обнимая драгоценный сверток с украденными свитками. Надо бы выбираться отсюда, пока не зарос мхом по макушку...
Сунул руку в сверток, пошарил там – нет, все сухое. Кажется. Потом проверил, на месте ли амулет. На месте. И флейту не потерял, а вот соломенные вараджи теперь можно выбрасывать. Собрав все нехитрое имущество в охапку, беглец вылез наружу – почти вылез. Нога соскользнула, он кубарем скатился в озеро, куда обрушивался водопад.

Ревела Миеликки недолго, побоялась, как бы не выплакать все глаза. Солнце сместилось к закату, а вокруг так ничего и не изменилось: щебетали незнакомые птицы, по-прежнему ластилась к камням слишком крутого склона непривычно яркая трава, звенела нескончаемая песенка бегущей воды. Совершенно точно слезы ничему не помогали, значит, и смысла реветь никакого. Размазав по щекам остатки соленой влаги, девчонка встала на колени, стиснув зубы, умыла лицо сводящей пальцы ледяной водой. Нащупала висящую на шее металлическую бляху с цветами да птицами, обхватила ее пальцами, шепнула пожелание. Любопытная пичужка скакнула на землю, стала таращить глазенки.
- Птичка, птичка, покажи мне дом, - попросила беловолосая.
Сине-белая птаха внимательно осмотрела человека, открыла клюв, чирикнула и вспорхнула, не пропадая из виду. Девчонка стремглав кинулась за ней. На этот раз даже в воду не сверзилась, хоть и неслась по камням без разбору. Соскочила на берег, зашуршала высокой травой.
Бег меж деревьями закончился неожиданно – земля-земля под ногами, и вдруг ничего. И грохот в голове, ни на что не похожий. Девчушка не сумела вовремя остановиться, и приземлилась на четвереньки под обрывом. Да какой там обрыв – валун, на котором она утром сидела, и то выше был. Но коленку все-таки оцарапала. И, кажется, потеряла слух. Прочистила уши, но не помогло.
Плеск, мельтешение в озере. Миеликки присмотрелась и поняла: человек! И его надо спасать, а то она снова останется одна одинешенька. Нет уж! Как была, в нарядной рубахе, кинулась к воде, сделала полшага от берега и вдруг не обнаружила под собой дна. Мгновение паники, зеленые блики солнца над головой, и девчонка вынырнула, отплевываясь и фыркая. Вода будто зимой в проруби.
- Заморозить хотите?! А ведь подавитесь!
Отец всегда говорил: если стало слишком трудно, разозлись и сделай. Сейчас злость на обманчиво теплое с виду озерцо пришла сама, и стараться не надо было.
За почти утопленником пришлось нырять – он уже перестал барахтаться и покорно опускался на далекое дно. Миеликки вытащила безвольное тело на поверхность, потом дотянула до берега. Оглядела, сидя на корточках, выложенный на травку «улов». Вроде человек, только очень маленький, темный, черноволосый и замотанный в тряпки, какими и полы в избе мыть не станешь. Ткнула пальцем в щеку, проверить, а настоящий ли.

Выловленному из воды парнишке на первый взгляд не стукнуло и десяти зим, только не было детской округлости; слишком жилистый, слишком сильный для своего возраста, по-деревенски крупные руки. Он лежал, будто мертвый, с закрытыми глазами, слипшиеся мокрые волосы залепили ему глаза. Потом неподвижное тело выгнул спазм, мальчишка закашлялся, перекатился на один бок, изо рта и носа у него текла вода. Не успел он прийти в себя, как на четвереньках из последних сил подобрался к заветному свертку, подцепил обкусанными ногтями мокрый узел. А затем поднял голову поднял голову - и так и застыл на четвереньках с разинутым ртом и округлившимися глазами.
- Namanari... – обреченно прошептал он. – Koko ni wasureteita ka nanimono? Anata no danna dewa arimasen!*
Ой, ну и страшное же у него лицо... Перекошенное все, злобно оскаленное, цвета непонятного. Урод какой-то. Еще и лопочет что-то, ничего не понять, только шипение слышно. А вдруг это змеи, перекинувшиеся в людей, а она наткнулась на их логово? Миеликки застыла, напряглась.
- Не тронь меня! – крикнула. – Не тронешь, не обижу.
Недоутопленник зажал пальцами уши, сморщился, но все-таки начертил в воздухе что-то похожее на защитный знак. Миеликки исчезать отказалась.
- Naze hinaka ni samayou imasu ka? Anata no toki dewa nai! Gahayaika nezumitoki koi! Ora e nai!!!**

_________
*Наманари... Что здесь забыла? Нет тут твоего мужа...
**Ты почему бродишь среди дня? Твое время – час Крысы! Вот в него и являйся! И не ко мне!

(Далара mo)

А таинственный незнакомец, с преследования которого началось путешествие юной северянки, все еще шнырял по кустам, пребывая в неведении о неожиданных «попутчиках». Он как будто стал ниже ростом и теперь напоминал гриб на толстой ножке и с широкой обтрепанной по краям шляпкой. Время от времени он останавливался и крутил острым носом, как будто что-то вынюхивал в подлеске; тогда из-под шляпы доносилось сосредоточенное и деловитое сопение. При беглом взгляде могло показаться, что из-под выцветших, но некогда зеленых, будто летняя трава, штанов высовывался кончик пушистого хвоста.
- Koi-koi-koi... – вздохнул странный путник и уселся на корточки.
Из вместительной холщовой сумки, с какой в путь отправляются обычно монахи, он последовательно достал: связку сухих грибов, две айвы, завернутые в зеленые листья сладкие пирожки (один надкусан) и узелок-фуросики в желто-фиолетовую клетку. Фуросики был расправлен на земле и со всеми предосторожностями путник взял три ростка, которые хранил в узелке. Он умело выкопал ямку и, посадив растеньица, огородил место веточками. Затем утоптал землю и полил из фляжки. И на всякий случай привязал рядом обрывок красной ленточки, попросив местных лесных жителей обосноваться и прижиться новым соседям.
Когда все было сделано, он, довольный собой и перекусивший, затопал дальше по тропинке и скрылся бы из глаз... позже, если бы не споткнулся и не полетел кубарем в овражек, откуда некоторое время доносилось ойканье, недоуменный драконий взрык, металлический звяк чего-то тяжелого о камень и оханье. Напуганный внезапным переполохом вьюрок осмелился заглянуть одним глазом, раскачиваясь на тонкой веточке, в полумрак. Склон оврага кое-где был перепахан чем-то тяжелым, но никаких следов человека видно не было.
Лишь в зарослях исчезал распушенный от негодования рыже-бурый хвост.

Последним, что помнил Лин, был шторм, или нечто вроде того. Волна, перевернувшая утлое суденышко, заодно угробила и небольшой улов, который мальчишка собирался приготовить себе на ужин. От лодки остались одни щепки, которые та самая волна успела разметать на многие жэнь вокруг.
Сам же китаец очутился в абсолютно неизвестном месте. Где – он и сам не знал, потому что лежал на берегу без сознания. Сколько прошло времени, никто не знал, но вокруг недвижимого тела уже начали кружить маленькие мушки, которые так и норовили присесть на гладкую кожу мальчика. Наконец, послышался стон, тело подняло голову и помотало ею из стороны в сторону. Сказать что – либо Лин было не в силах. Разлепив, наконец, веки, он увидел перед собой расплывчатые силуэты каких – то домиков, которые никак не желали приходить в нормальное состояние.
Полежав таким образом еще некоторое время, парень собрал остатки сил и, уперевшись ладонями в грязь, поднялся.

С приходом утра стало окончательно ясно, сколь немного осталось от дома в лесу. Тошимару досадливо хмыкнул, глядя на руины. Надо было заговорить и от пожара тоже. Так вот что значило непонятное сочетание знаков, над которым он недоумевал позавчера. Оставалось лишь махнуть рукой и отправиться туда, откуда удобнее будет достать наглого мальчишку. Шаман уже мысленно перебирал, кого из духов можно послать за обнаглевшим чиго.
Без Хаяши казалось, что вокруг царит тишина. Не на кого прикрикивать, чтобы поторапливался, некому давать указания, никто не путается под ногами в самый неудобный момент. Другой колдун давно бы рвал на себе волосы и вопрошал небеса, как его угораздило взять такого неудачного неуправляемого ученика. Другой, но не Тошимару.
Резкий стук изогнутого посоха разбивал молчание леса на короткие отрезки уходящего времени. Птицы и звери приветствовали шамана, и он отвечал им взаимностью. Их общество он находил куда более приятным, чем людское.
Да, Хаяши был ребенком, капризным и непоседливым. Или – милым и непосредственным. Тошимару выбрал его не зря. Хищная тонкогубая улыбка заставила случайного зайца поспешно убраться с дороги. Колдун остановился, опираясь на толстый посох. Длинные землистого цвета космы упали на лицо. Принюхался, раздувая ноздри: мальчишка сбежал на восток. И унес драгоценный талисман. Свитки, кража амулета... нет, на этот раз всего лишь поркой он не отделается.
И тут на Тошимару беспардонно налетели и чуть не сбили с ног, вдобавок почти оглушив звонким возгласом. Изогнутый конец посоха уперся наглецу в живот, и тут-то выяснилось, что нарушитель спокойствия – девица. Тошимару пришлось задрать голову, чтобы увидеть ее лицо с оскаленными клыками. А когда увидел, тут же пробормотал заговор от демонов.
Мгновение неопределенности.
Беловолосое существо с прозрачными глазами никуда не исчезло. Живое существо, хоть таких и не водилось никогда на островах. Испуганное и изумленное существо. Смертное.
Еще мгновение, когда оно могло умереть.
Сырая неприрученная энергия, исходящая от девицы, колола пальцы, била в ноздри и резала глаза. Колдун прищурился, наклонил голову. Улыбнулся с видом гурмана перед деликатесом. Эту силу можно поглотить на месте, впитать и пользоваться потом несколько месяцев. А можно приручить...
Протяженный и непрерывный, похожий на движенья крыльев бабочки, взмах сложенных пальцев заставил девчонку отступить на шаг и что-то забормотать.
- ...-матери и во имя покровителя леса меня не трожь, - разобрал он конец фразы.
- Не бойся, не обижу, - сказал он ей.
И наблюдал, как на удивительно непропорциональном лице отражаются дикое изумление – что ее понимают, и она понимает, - затем облегчение и надежда.
- Поможешь мне вернуться домой? – спросила невероятно наивная она.
- Помогу, - пообещал он, - если захочешь, - и поднял палец, пресекая возглас, мол, конечно хочет, и прямо сейчас. – Услуга за услугу.
Закивала: согласна. Что угодно отдать согласна.
- Тогда слушайся меня.

Дорога неподалеку

Нога за ногу... нога за ногу – так можно дойти куда угодно. Если знать – куда. Хаяши не знал. Он бы вернулся, если бы не был уверен, что учитель не убьет его на месте. Ну, пусть даже превратит в лягушку... или в каппу... или еще во что-нибудь. Нет, хозяин так разозлился, что лучше на глаза ему не попадаться совсем. Хаяши споткнулся, покрепче прижал к груди узелок с подсохшими свитками. Может, если их подновить, их купит городской предсказатель? Можно, конечно, разобраться в письменах самому. А что? Он же грамотный, переписывал свитки по множеству раз, он...
Мальчишка уселся на обочину, крепко обхватил колени руками. Не будет он плакать.
Подумаешь – никому не нужен, голодный и растерянный. Подумаешь – откуда-то вкусно пахнет жареным мясом... совсем рядом, из-за кустов. Хаяши наскоро размазал грязь по мокрым щекам и раздвинул ветки.
Два путника – долговязый ронин с повязкой на левом глазу и пронырливый жилистый, точно высушенные солнцем корни, носильщик - устроились на обед, но мальчишка их почти не видел, смотрел только на плоский камень и дымящиеся куски мяса на нем.
- Не бойся, - кивнул вдруг ронин, не оглядываясь; ему было некогда, он вгрызался в еду. – Садись. Пищи хватит.
Беглый чиго сглотнул накопившуюся слюну и шагнул.

Пошатываясь, Лин стоял на вязком мокром песке и щурился от слепящего солнца. Мотнув головой, вытер грязь со лба и, подтянув штаны, пошел по берегу. Повода спрятаться пока не находилось и, он двигал вдоль песчаного пляжа, одновременно пачкая ноги и поправляя рубаху.
Зеленая вода, мутная от быстрых волн у берега и зеленая, почти нефритовая вдали, расступилась, выпуская на солнечный свет и чистый воздух смуглое небольшое существо с золотистой гладкой кожей и темными волосами, забранными повязкой. Из одежды на юной ныряльщице имелся только пояс с кинжалом и сеткой, набитой ракушками.
Почти ослепленный бившим в глаза солнцем, мальчишка был вынужден прикрыть лицо рукой, чтобы разглядеть девушку, выходившую из воды. Вдруг Лину почудилась улыбка на лице красавицы, но спросить о том, что это за место, он так и не решился. И прошла бы мимо прекрасная ныряльщица, если бы волна не выбросила на берег небольшую рыбешку, к которой он и кинулся.
Девушка подскочила, будто ужаленная, что было бы не удивительно, учитывая отсутствие на ней одежды. Соленая вода оставила на ее коже дорожки.
- Dare desu ka?* - требовательно спросила дикарка, выхватывая нож и недвусмысленно давая понять, что сделает с первым встречным, если тот перейдет рамки приличия.
Поймав рыбку обеими руками, он словно впился в нее взглядом, но услышав недобрые интонации в голосе девушки, отшатнулся, даже не пытаясь ее обезоружить :
- Danshi,wo you zuo shen!* - дрожащим голосом произнес мальчик. И куда девался тот храбрый парнишка, который ни разу не испугался девушки?
С такой же он еще ни разу не встречался...
Она тряхнула головой, с мокрых волос сорвались капли.
- Wakarimasen... - ныряльщица тряхнула головой; нагота ее не стесняла. - Chuugoku jin desu ka?**
– Wo? Ni shi yi difang?** – ответил вопросом на вопрос мальчишка и весь подобрался, приготовившись защищаться.

(you SonGoku)

___________
*- Кто ты такой?
- Я же ничего тебе не сделал!

**- Ты из срединной земли?
- Я? А ты сама кто?

Неподалеку от деревни Куцукакэ

Морщинистые стволы в три обхвата, в осыпающихся кружевах лишайника и янтарных четках смолы, возносились почти к небесам, - будто лестница в Облачную равнину, - но сквозь переплетение ветвей просачивалось достаточно солнечного света, чтобы раскидать по пружинящему хвойному ковру яркие желто-оранжевые лоскуты. Горбоносая ворона, раскачиваясь на суку, углядела далеко внизу бегущего со всех ног человека, примерилась, чтобы нагадить ему на голову (она была в хорошем настроении и хотела поделиться удачей), но промахнулась. И со скрипучим карканьем улетела прочь.
Человек и не заметил, так спешил, что не видел ничего вокруг, и может быть, только поэтому не переломал на крутом склоне ноги. Когда ты самый младший (в семье ли, в компании весельчаков или в маленьком отряде, который хранит порядок в маленьком городке), твоя судьба по большей части предрешена. Даже если отважных ревнителей сего трое. Кто-то все равно будет крайним. Напоминая того же вороненка сосредоточенностью на деле, целеустремленностью и хлопками широких штанин (он забыл их подвязать, пустившись в обратный путь), минарай-ёрики во всю прыть спешил выполнить поручение. Одной рукой он придерживал норовившие выпасть из-за пояса мечи, второй - прижимал засунутую за пазуху дощечку с приказом, которую было велено укрепить у моста для всеобщего ознакомления. От быстрого бега, свежего горного воздуха и осознания своей ответственности юный хранитель порядка цвел щеками почище алой магнолии. Два объявления о розыске - настоящее событие для их крохотного городка.

(унд Биш, пока что)

Желающие ознакомиться появились незамедлительно и сгрудились вокруг объявлений. В толпе нашелся один грамотный, и его пустили вперед – читать вслух остальным. Тут же завязалось громогласное обсуждение, пошли гулять слухи (до драки дело не дошло, постеснялись). В сторонке от местных зевак остановился незнакомец в пропыленной дорожной одежде, с двумя мечами и узлом-фуросики за спиной. Немолодой уже, он щурился, читая надпись, несмотря на ладонь, которой защищал глаза от солнца. Затем он протолкался к юному минарай-ёрики.
- Это ты здесь поставлен защищать закон и порядок?
Тот, преисполненный чувством, громко шмыгнул и, приосанившись, торопливо вытер нос кулаком. Взрослое имя он получил аж месяц назад, и почти сразу же после этого семья договорилась отдать поднадоевшего всем отпрыска в ученики.
- Ага.
- Значит, ты мне и нужен.
Незнакомец сложил веер, с наслаждением почесал им в затылке и заткнул за пояс, откуда затем вытащил медную табличку с выбитыми на ней немногочисленными символами и сунул мальчишке под нос.
- Омура Такахару, - представился он, - из Уцуномии. Прибыл по делу, - и кивнул на одну из двух дощечек о розыске.
Ёрики-ученик осторожно покосился туда же – как раз на ту, которую только что прибивал.
- Не советую, - басовито мурлыкнул у него над ухом еще один голос. – Займись лучше беглым чиго. Больше шансов.
Сжав мгновенно вспотевшие ладони в кулаки, будущий хранитель порядка оглянулся. И уткнулся носом в рукоять чужого меча. На губах хозяина оружия играла непонятная улыбка - из тех, при виде которых лучше беречь молодость, а не честь. Собеседник был нездешний, сразу видно. И самого его хорошо было видно даже в толпе, возвышался над ней почти на голову. Видимо, потому и смотрел на жизнь снисходительно.

(теперь присоединяюсь я)

Толпа крестьян, глазеющих на объявление, рассеялась подозрительно быстро; у всех неожиданно обнаружились дела. Старуха, которая по своему обыкновению плела вараджи на пороге дома через дорогу от моста, проворчала себе под нос, но так, чтобы слышала ближайшая стайка домашних хозяек:
- Недоброе время грядет, все приметы о том говорят. Вот увидите, грозят нам неприятности похуже украденной Цуивой курицы.
Шу-шу-шу – заволновались женщины кто с метелкой, кто с бамбуковым ведерком для воды. Некоторые, посмелее, отваживались посмотреть на предвестницу бед, но ни одна и подумать не могла подойти. А старуха втянула крючковатым носом воздух и подняла голову, будто учуяла что-то. Взглядом подслеповатых, под тяжелыми морщинистыми веками глаз впилась в удивительную пару, приближающуюся по берегу реки. Старый колдун уже не раз появлялся в Куцукакэ, и хоть его появление обычно не несло в себе зла, каким-то образом он умудрялся оставлять о себе память. Старуха не могла похвастаться знакомством на короткой ноге, знала лишь, что шаман этот гораздо больше, чем всеми потерянный старик-чудак в провинциальном лесу. По-столичному больше, большими деньгами и связями, могуществом. Она робела перед ним, чего не любила показывать даже больше, чем собственное дряблое тело в бане.
Рядом с колдуном, чье имя было Тошимару, шествовало существо куда более удивительное, чем самые удивительные события в крохотном городке, случавшиеся до той поры. На голову выше любого из мужчин-крестьян, его одежду составляло лишь не запахнутое, а странно сшитое кимоно даже – ужас! – без единого рисунка. Нечто грубое наподобие вышивки виднелось только на подоле и краях рукавов. Существо сверкало прозрачными глазами и лицо имело не мужское, не женское, а неведомо какое. Бабка при взгляде на него зашептала молитвы.
Они прошли мимо, не обратив на нее внимания. Вернее, так сделал колдун, неведомое существо же наоборот, обращало слишком много внимания на все вокруг и, казалось, терялось в многообразии форм и цветов.

В крошечном городке было целых три заведения, где при желании можно было поесть за умеренную или не очень плату. К одному из них Тошимару направился без раздумий, видимо, знал или предпочитал именно это место. Миеликки настороженно отодвинула в сторону повешенные вместо дверей полотна ткани с загадочными рисунками и нырнула следом за проводником в полутемное после яркого солнца помещение. Хорошо, успела пригнуться, иначе б неминуемо расшибла себе лоб.
При явлении странных посетителей харчевня почти опустела. Остались только дрожащие хозяева и единственный смелый посетитель. Или, может быть, не слишком внимательный посетитель.
Ибо он был занят. Он устроился в уголке, за столом, уставленным многочисленными плошками, и опустошал их с завидным усердием и скоростью. Одновременно он чавкал, хлюпал и причмокивал, просил добавки, время от времени деловито вытирая нос рукавом. Нос был похож на сладкую картофелину, которую кто-то приделал к картофелине побольше размером. Северянка заворожено следила за его действиями, гадая, сколько же полей он вспахал, что проголодался так сильно. Колдун, напротив, не обратил на него внимания, занял самое удобное место за длинным столом по центру не слишком уж большой комнаты (дома и коровники порой бывали побольше) и жестом подозвал хозяйку. Та – средних лет дама с полными щечками и уложенными в гладкую сложную прическу черными волосами (опять черными!) – склонилась к нему, слушая заказ. Миеликки подумала, что вблизи должно рябить в глазах от мелких клеток на ее сине-сером переднике.

(помощь Даларе, почти)

Сама она подкралась к любителю обильной пищи и заглянула, что это он такое ест. Смотреть было удобно: столешница находилась ниже, чем дома. Девчонка от удивления сунула палец в рот, разглядывая содержимое плошек. Нечто белое, какая-то жидкость цвета мокрого песка, нечто рыжевато-белое, нечто красное, то ли маленький фрукт, то ли большая ягода, странные пирожки...
- Вот это да-а... – не удержалась белобрысая.
Незнакомец без смущения хлопнул широкой ладонью по деревянной низкой скамье: не стесняйся, мол, на всех хватит. И отправил в рот кусок мяса, которое Миеликки наконец-то удалось распознать. На душе сделалось теплее от того, что в неведомом странном краю держат куриц. Тут, похоже, любили диковинные прически, вот и этот обжора соорудил у себя на голове подобие вороньего гнезда. От него пахло засаленной дорожной одеждой, мускусом и еще чем-то, совсем уже непонятным. Наконец, человек все же что-то сказал, но курятина еще не была прожевана до конца, и северянка ничего не поняла. Она сморщила нос, потом неуверенно посмотрела на колдуна в поисках поддержки, но тот даже не повернул головы.
Подошла хозяйка с новым подносом, уставленным плошками. По лицу, по движениям видно было, что приближаться к диковатому на вид незнакомцу ей не хочется до глубины души, но обязывают работа и законы гостеприимства. Женщина, стараясь держаться как можно дальше, быстро расставила блюда на столе и тут же убралась прочь. Странно... Может, он больной чем-нибудь и заразный? Хотя когда это больные ели с таким аппетитом? А может, он проклятый?.. Бабка-колдунья учила, как посмотреть, да только разве ж что останется в ветреной голове.

(вместе с Сон)

Но как бы там ни было, а отказываться от приглашения нельзя, могут обидеться. И будут правы, а ей будет стыдно. Девчонка с опаской села на скамью так, чтобы между ней и охочим до еды незнакомцем оставалось не меньше двух локтей пространства. Хозяйка принесла поднос, на котором аккуратно и красиво, будто вышивка на ткани, были расставлены миски, мисочки и тарелочки. И отдельно – плоскую вытянутую посудину со свернутым валиком полотенцем. Белобрысая кинула взгляд вправо: сосед с урчанием расправлялся с кусочками курицы, макая их в темную жидкость. Взгляд вперед: Тошимару, сидящий к ней в профиль, нарочито медленно и демонстративно развернул свое такое же полотенце и вытер им руки. Миеликки последовала его примеру. Тихонько ойкнула, когда ткань оказалась холодной и влажной. Немножко усилий, и из светлой тряпочка превратилась в буро-серую, спасибо лесным похождениям. Девчонка придирчиво оглядела разводы и осталась довольна.
Есть хотелось, но наперед следовало познакомиться с соседом по столу.
- Вы местный, да? – не придумала она спросить ничего лучше.
За легкой занавеской из тонких палочек возник спор. Миеликки не поняла ни слова, но суть ухватила без труда: мужчина сердился, женщина пыталась его успокоить. Сосед хохотнул, подмигнул белобрысой.
По столу раскатилось несколько металлических кругляшей с квадратной дыркой посередине. Таких Миеликки еще не видела: то ли на шею надевать, то ли на палочки и выставить дом охранять, то ли нашить на одежду, пусть красиво звенят.
- Круглые штуки зачем нужны?

(и опять с Даларой)

На звон выскочила хозяйка, сгребла кругляши (один попробовала на зуб) и убежала стремглав в кухню, за занавеску. Спор сразу же прекратился, а вскоре перед белобрысой и ее соседом на стол водрузили блюдо с чем-то жареным и огромным. Сосед что-то сказал, наверное, имя. Северянке оставалось лишь хлопать глазами. И дело было вовсе не в занятом рте собеседника. Желудок попытался заглушить мысли отчаянным бурчанием при виде и особенно запахе неведомого блюда, но Миеликки решила сражаться до конца.
- Обожди немного, не съедай все, - попросила она уже немного знакомого незнакомца и отправилась к Тошимару исправлять положение.
Дальнейшая сцена была достойна театра Ёсэ. Девица, которой и пудриться не пришлось бы, лицо и так белело на головокружительной высоте, ходила вокруг колдуна с завидным упорством и непереносимым нытьем пополам с требованием. Она возникала то с одной, то с другой стороны, нависала над столом, теребила за рукава и все-таки добилась своего. Хозяева втихомолку подглядывали из-за занавески, гадая, уничтожит шаман ее сразу или сперва превратит во что-нибудь отвратительное. Но тот, отвлекшись наконец от еды, пожал плечами, сделал несколько пассов руками, пробубнил нараспев что-то себе под нос и велел:
- Иди, разговаривай.
Девчонка ринулась пробовать новообретенную способность. С разбегу плюхнулась на лавку.
- Это как называется? – ткнула пальцем в изрядно уменьшившееся блюдо.

(мы же)

Ее собеседник не удался ростом даже по здешним меркам, зато неплохо раздался вширь; начиная от крепкой шеи и заканчивая основанием, он был похож на пенек, весь кряжистый, плотный и с трудом выкорчевываемый из земли. Ловко орудуя деревянными палочками, он выдирал из жареной массы большие куски и отправлял их в рот. Не забыв и просветить любознательную девицу:
- Жареная расческа*! Попробуй, здесь ее вкусно готовят.
- Расческа?!
Она представила себе костяной гребень, которым еще вчера расчесывала волосы какая-нибудь знатная госпожа, а сегодня его запекли в тесте и подали на стол.
- Фу, как это можно есть?
Собеседник показал – как. Оказывается, это можно есть, хрустя поджаристой корочкой, причмокивая, хлюпая и нахваливая. И запивая коричневым супом из небольшой деревянной плошки. Желудок возобладал над отвращением, и Миеликки отбросила сомнения. Девчушка понюхала суп, пахнущий чем-то совсем чужим. Вкус тоже был странный. Тут желудок взбунтовался, и Миеликки в мгновение ока выхлебала всю плошку, не особенно заботясь о звуках, которые издает при еде. Суп быстро закончился, а есть еще хотелось, что за беда. Миеликки оглянулась на наставника. Колдун невозмутимо поедал двумя тонкими палочками нечто маленькое и белое. Прямо муравьиные личинки, только побольше. Фу, гадость! Рядом в отдельной плошке переплелись тонкие белесые полупрозрачные червяки. Как они это едят вообще?! Миеликки точно не будет. А как же тогда питаться? О, вот какие-то пирожки! Тошимару даже съел один, и ничего плохого с ним не сделалось.

---------------
* название этой темпуры - kakiage (掻き揚げ) – записывается иероглифами «гребень, расческа» и «хорошо прожаренный в жире».

(мы же)

Подражая колдуну, девчонка взяла в правую руку палочки... и они немедленно перекрестились, а концы разъехались в разные стороны. И что теперь? Как?.. Подсмотрела у «наставника». У него они лежат совсем не так, и вообще двигаются будто сами. Левой рукой переложила палочки у себя в правой. Попробовала двинуть – опять разъехались. Ну есть же хочется! Пирожки стали милее всего на свете. Решив, что не мытьем, так катаньем, Миеликки взяла палочки в обе руки – по одной на каждую. Так-то они не разбегутся. Взяла с двух сторон в пирожок. Ура! Нет... Тот оказался ловчее и выскользнул, как угорь. Второй заход. Белобрысая со всего размаху ткнула палочками в кусок теста. Во все стороны полетел соус, но деться пирожку было некуда, и он повис, побежденный. И все же до рта донести его не удалось. Оказалось, он только притворялся мертвым, а едва она ослабила внимание, тут же и соскочил. Северянка разозлилась и цапнула мокрый кусок теста с начинкой рукой. Торопливо засунула в рот и сжала зубы, покуда тот не улизнул снова.

(продолжаем)

Однодневка-солнце стремилось к завершению своего бытия на алтаре зари и уже заливало небо своей кровавой агонией. Чёрная птица ночи чистила перья и собиралась простереть свои крылья над Идзумо, выпустив на волю странные шорохи и духов, кому больше по сердцу тьма. Людям не место под сенью чёрных крыл, но одиноких путников, крестьянина и монаха-ямабуси, это обстоятельство, казалось, нимало не волновало. Оба шли размеренно и не слишком быстро, словно весь путь, что они миновали до этого, навалился им на плечи, сделав походку шаркающей и усталой, а разговор неспешным.
- Скажите, Сагара-хоши, а правда ли, что в этих местах водятся тенгу? Я видел их огни, когда мы шли рядом с горами.
- Укроти свой страх, - медленно, стараясь совладать с одышкой, отвечал монах, которого лоснящаяся от пота лысина и двойной подбородок несколько мешали назвать смиренным. – Тенгу преследуют лишь тех, кто не твёрд в своей вере и возгордился.
Ямабуси остановился у чёрного в наступающей темноте и удивительно корявого дерева, чтобы перевести дух и утереть пот.
- Бери пример с меня, прославившегося на всё Ямато своими подвигами на поле смирения, и тебя никогда не постигнет кара за гордыню.
Крестьянин собирался ответить монаху что-то смиренное, когда одна из ветвей дерева неожиданно изогнулась и потянулась к вороту одежды ямабуси. Клацнули внушительные птичьи когти, дерево озарилось неверным, призрачным светом, в котором крестьянин, цветом лица в миг сравнявшийся с рисовой бумагой, увидел, как тяжёлая туша Сагары-хоши взмывает вверх.
- Что ты знаешь о каре за гордыню, погрязший в ней?! – спросил скрипучий, отвратительный голос, и ямабуси узрел перед собой громадный клюв, над которым рдели два жёлто-красных глаза.
-Т-т-тенгу, - просипел он, - п-п-по-щади!
Ответом ему стал громоподобный, издевательский хохот, ввинчивающийся в уши, оглушающий и делающий тело подобным бамбуку, трепещущему на ветру. Рука тенгу неуловимо быстро дёрнулась, и земля ринулась навстречу монаху, а хохот не утихал, становился всё более ужасающим. Плеснули крылья, тенгу взмахнул веером, зажатым в другой руке, и в лица путникам ударил порыв ураганного ветра. Усталость слетела с их плеч, подобно палой листве, и оба припустили не разбирая дороги. Листва хлестала их по рукам и лицам, ямабуси бросил котомку, а с головы крестьянина слетела его соломенная шляпа, а ветер не унимался, толкал их вперёд, заставлял спотыкаться и бежать-бежать-бежать…
Тенгу, подобно кошмарному видению, возникал то слева, то справа, хлопал крыльями и оглушал хохотом, щёлкал клювом и метко бил беглецов ножнами меча-тати по спинам, плечам и чему придётся. Лес, который они намеревались миновать за половину ночи, пролетел мимо ночной марой, рисовое поле, напротив, растянулось на целую вечность, хватая за ноги влажной, обильно удобренной почвой, а злобный лесной дух не отставал.
- Смееееерть вааааам! – завывал он, пикируя на своих жертв и нанося им удары жёсткими гэта.
Наконец, поля кончились, и огни небольшого города замаячили совсем близко, в глазах крестьянина и монаха став искрами надежды. Казалось, не могут эти двое бежать быстрее, но нет, удвоили свою прыть, покрыв оставшееся расстояние считанными прыжками.
- В храм! В храм!!! – вопил ямабуси на бегу, пытаясь уцепиться за крестьянина.
Тенгу, обогнав беглецов, спланировал на крышу харчевни и заткнул веер за пояс и ласкающим жестом положил руку на оголовье тати. Жертвы были уже совсем близко, ночь сгустилась и приготовилась припасть к земле губами в кровавой трапезе, и вдруг тенгу пронзило сааки. Ощущению судьбы врезалось ему в разум, пронзило сердце, как когда-то когти последнего противника его человеческой ипостаси. В харчевне сидел кто-то могущественный и отмеченный печатью судьбы. Тенгу чувствовал скрытую, управляемую мощь, напитавшую воздух, словно уксус ветхую ткань. Он отпустил рукоять меча и, забыв о своих жертвах, пытавшихся снести ворота храма ударом с разбегу, вонзил когти в стену и медленно пополз к окну. В темноте ночи он был почти невидим, эдакая, вязкая чернильная клякса, медленно стекающая с крыши. Осторожнейше заглянув в окно, тенгу всмотрелся внутрь. Обострённое обоняние донесло до него запахи пищи, а чуткие уши позволяли слышать всё, что происходит внутри.

Капризные крупные губы, пренебрежительный взгляд из-под полуопущенных век – этот человек не привык кланяться. Зато хозяйка, угадав силу жителя северных гор, склонилась в три погибели, уговаривая отдохнуть, не идти никуда на ночь глядя, когда в округе расшалились демоны и прочая нечисть. Неожиданный порыв ветра швырнул людям мелкий сор в глаза, подтверждая слова женщины. Путник проводил взглядом монаха и крестьянина, что взбили пятками дорожную пыль и исчезли за поворотом, недоуменно приподнял брови.
На веранде под легким навесом из тростника было много прохладнее, но присевший на корточки гость все равно достал из-за пояса веер. Лениво обмахиваясь, он слушал разговоры, чавканье и хохот в мешийя*... и к шороху у себя над головой.
- Oi... – негромко позвал он. – Не свались.

______________
*meshiya (飯屋) – харчевня.

Говорят, что чародеи ведают всё. Говорят, что тенгу – воплощенный хаос. Говорят, что лиса оборотень, достигнув тысячи лет, может возложить себе на затылок кость и, отбив пятьдесят поклонов обернуться человеком. Много чего говорят, и не всё из этого чистое враньё, но Хошибэ знал, что сколько не планируй он и не рассчитывай наперёд, всё равно, в самый ответственный момент власть возьмут порывы и сиюминутность. Был ли он таким всегда или это бытие карасу-тенгу накладывает свою печать? Хошибэ не знал, плохо помня свою человеческую жизнь. Ну да, был. Самураем был. Ронином был. Умер от когтей тенгу. И всё: детали, подробности и полутона смазывались, истлевали, оставляя в неприкосновенности только имя.
Когти вышли из плотной древесины с еле слышимым скрипом, и чёрная капля духа легко, словно падающий лепесток вишни, соскользнула вниз и перетекла в густую тень деревянной колонны, поддерживающей навес над верандой.
- Упаду, если захочу, - тихо ответил человеку скрипучий голос, нагнавший такого страху на монаха и крестьянина. – А тебе что, жарко этой ночью, человек?

Простой дешевый веер - бумага протерлась на сгибах, рисунок давно выцвел, можно разобрать лишь сосновые ветки, - проделал путь вверх, затем вниз. После второго взмаха раздался ответ:
- Мне жарко везде, где нет снега.
Если бы магию можно было увидеть, то воздух внутри маленького помещения рябил бы от ее потоков. От беловолосой девицы разило всплесками сырого, необузданного колдовства. Вокруг малоприметного старика с корявой клюкой все кипело от скрытого в сухих руках могущества. От любителя темноты и прохлады и хозяина старого веера, может быть, и исходил запах магии, но - другой. Слабый, едва различимый отголосок, будто эхо в горах.
Зачастую самый смертоносный клинок таится в непритязательных и скромных ножнах, не блистая вычурностью цубы и красотой рукояти, как говаривал умудрённый годами сенсей, ещё в человеческой жизни Хошибэ, и тенгу запомнил его слова, даже в посмертии. Из-за того ли, что, забыв об этой мудрости, он лишился жизни? Вполне возможно. Сейчас же дух не стал повторять давней ошибки и продолжил разговор.
- Отчего же ты не в горах? - спросил он, провожая взглядом двоих рокуро-куби, пролетавших невдалеке от города.
Третья голова – помоложе, с длинными, отливающими синевой при свете луны, волосами - отстала и спряталась между ветвей, ловила зубами светлячков среди густой хвои, подслушивала.
- Почему ты не в лесу? – вопросом на вопрос ответил человек.

(orrofin mo - первый опыт)

На морском берегу
- Nín hǎo? – еще раз спросил парень, пусть с некоторой боязнью, но и интересом разглядывая красавицу. А она почему – то не отвечала, а только зло смотрела и, по – видимому, ожидала ответа на свой вопрос, которого Лин так и не понял.
Ныряльщица вытерла клинок о бедро и засунула нож в укрепленные на поясе ножны. Присев на корточки и поглядывая снизу вверх на злосчастного рыбака, она в несколько взмахов нарисовала на влажном песке острова и береговую линию далекого материка. Затем несколько раз ткнула пальцем туда, откуда должен был прибыть гость.
- Doko?
Лин сам не понимал, как попал в это место, где странная красивая девушка говорит на очень странном непонятном языке. Прикрыв глаза от солнца, он посмотрел на далекий горизонт и ответил :
- Shìde wǒ zài – и показал рукой куда-то вдаль.

(и Сон)

Кажется, ныряльщица успокоилась окончательно, хотя поглядывала все так же настороженно и быстро, каждый раз отводя взгляд, стоило задержать его чуть дольше мгновения.
- Ike (пойдем).
В свою очередь мальчишка тоже оглядывал ее с головы до маленьких пальчиков на ногах. Ныряльщица взяла Лина за руку, но ладонь ее и вправду была слишком жесткой и грубой. Поняв, что та собирается куда-то его вести, решил было отдернуть руку, но что-то в глазах девушки будто подсказало, что так делать не стоит. Хотя и надо бы...
- Shén? Zài nǎ? (зачем? куда?)
- Tako! - рассмеялась ныряльщица. - Namamono ga tabe tsumori sou desu ka? (Глупенький! Собираешься есть сырую пищу?)
На плотном мокром песке ее следы быстро исчезали, стоило волнам облизать берег.
А Лин послушно пошел за ней, потому что не знал, что делать и куда идти. Девушка понравилась рыбаку и сейчас он ни за что не собирался выпускать ее руку.

(+Даниэль)

Деревня Куцукакэ

В этот вечер на пустых горных дорогах можно было увидеть двух женщин, похожих, словно родные сестры. Обе были долговязы и очень худы, обе не закалывали волос и давно не чинили одежды, обеих спокойно провожали взглядами пугливые звери окрестностей, словно знали, что не стоит бояться. Их дороги разминулись едва ли на час, и сейчас вторая, та, что носила хакама, недоуменно подняла из дорожной пыли тяжелый веер. Эта женщина была более медленной, спотыкалась босыми ногами о ветки, а длинный меч в ножнах то и дело скреб по земле концом. Похоже, обращаться с ним путница не умела тоже. Заслышав звуки жилья, бродяжка сначала остановилась на месте, потом ускорила шаг. Уже темнело, а женщине уже грозила возможность сбить ноги в кровь до новой деревни.

Значение мешийя путница понимала, но чем в ней можно платить - пока нет. Полезла в пояс - мешочек сухого риса, два гребня, спица, звездочка-лезвие, чашка. Невелико богатство. Подумав немного, женщина остановилась на звездочке - зажав ее в ладони, легко, словно не шла целый день, вспорхнула наверх. Обувь снимать не пришлось - ее не было. Манер, кажется, тоже - остановившись, женщина долго разглядывала людей, прежде чем ступить шаг. Потом направилась прямо к надменному воину.
- Это принадлежит вам, - долговязая церемонно опустилась на колени, прежде чем вручить мужчине найденный веер.

(не совместка, но с попустительства всех участников)

Ронин недоуменно вздернул густые брови, взвесил на ладони подарок. Тот был очень увесистый даже на вид, с укрепленными планками. Отложив свой, воин большим пальцем выдвинул несколько планок – на темной плотной бумаге изображение белой лисы, что обвила хвостом лапы. Еще щелчок – еще два хвоста, подняты вверх.
- Что ты хочешь за него?
Оборванка была ему незнакома, хотя может, и сталкивались где-нибудь. Воин никогда не приглядывался к толпе.
- Еду, - не растерявшись, хлопнула глазами бродяга.
- Не из пугливых, верно? – рассмеялся мужчина.
Черная тень – будто кто-то выплеснул тушь, много туши, и та повисла в ночном воздухе, словно призрак дурного сна, - к которой он обращался, не ответила. Должно быть, неведомый собеседник хотел сначала узнать побольше. Или был недоволен, что прервали их разговор. Рокуро-куби в ветвях пинии затаила дыхание, позабыв об угощении под самым носом. Девушка молча ждала, на неподвижном лице двигались только ресницы. Старших перебивать не стоило.

(Кысь mo, Orrofin mo)

Ронин подозвал хозяйку. Неизвестно – хватило бы у него денег, чтобы расплатиться за все, что он заказал, неизвестно – собирался ли он вообще платить, но чем дольше он перечислял, тем круглее становились глаза у хозяйки таверны. Затем он поманил к себе женщину, шепнул на ухо что-то еще. Громыхая деревянными гэта, хозяйка убежала на кухню, но быстро вернулась с подносом.
Ронин не стал дожидаться, налил в чашку белесую пахучую жидкость, протянул оборванке.
Та недоверчиво втянула ноздрями воздух, прежде чем принять чашку.
- Говорят, если напоить демона, то можно тоже стать демоном.
- Неужели? – ронин задержал руку над третьей чашечкой. – Ну, а если двоих?
- Быть может, тогда один из них станет вами?
- Что ж, тогда ему не позавидуешь, - кивнул воин, неторопливо разделил напиток на троих, взял свою чашечку. – Мое имя Нагао. Нагао из Эчиго. Как тебя зовут?
- Не знаю. Меня еще никуда не звали, - девушка, наконец, решилась попробовать сладкий напиток. Повернулась к "кляксе". - Вы хотели бы стать господином Нагао?
Хошибэ сначала даже и не понял, что обращаются к нему. Так и продолжал стоять неподвижно, словно ученик мастера меча, которому наставник поставил на плечи две малые чаши с горячим чаем.
Бродяжка изучала молчаливое пятно пару мгновений, потом подняла его чашку и протянула с изысканным поклоном придворной дамы.
- Пожалуйста, прошу вас разделить нашу трапезу, - даже руки подняла так, словно за ними стелились огромные рукава.
Вот тут-то и понял Хошибэ Умагоро, совсем юный по меркам духов Карасу-тенгу, что его не просто заметили, но и обращаются к нему по ритуалу, не ответить на который - оскорбление, подобное пригоршне земли в лицо. Медленно, низко опустив клюв и сокрыв голову плащом, он показался на свет.
- С величайшим удовольствием принимаю ваше приглашение, - тихо, но отчётливо проскрипел он, принимая чашу.
Бродяжка снова цапнула собственную плошку и сунула в нее нос, с интересом рассматривая нового собеседника.

(и Бишоп, и Кысь и немножко меня)

У кого точно не было манер, так это у спутницы старика. Тошимару, казалось, вообще забыл о ее существовании. Отца и матери здесь не было, половником за шумливость получить было не от кого. И Миеликки пользовалась моментом. Она крутила головой, она то и дело принималась размахивать руками и болтала с новым знакомым без умолку. Ну и что, что понимали оба лишь половину сказанного другим. Северянка выспрашивала подробности о каждом блюде, и улыбчивый коренастый сосед описывал их с большим вкусом, не забывая при этом набивать ими собственный рот.
Новая проблема явилась неожиданно.
- Ой, - пискнула девчонка, схватившись руками за живот, - а где найти...
И стремглав вылетела наружу, дробно протопала босыми ногами по темным доскам веранды, в темноте не разглядев, о чьи ноги чуть не споткнулась, а кого чуть не сшибла, и скрылась в кустах.

Розовощекий минарай-ёрики оказался работником расторопным, но весьма разговорчивым и успел ознакомить высокого (ну, фигурально выражаясь, конечно) гостя из соседней провинции (не откуда-нибудь, а из столицы, из Уцуномии!) со всеми значительными и не очень происшествиями за отчетный период. Хорошо, что вопрос звучал: «Что нового в последние дни?», иначе мальчишка бы начал в лучшем случае от Секигахары. Но даже этот список показался усердному стражу порядка несолидно коротким, и юнец добавил к нему «сводку» по окрестным деревням.
Если отмести шелуху, то оставались сгоревший недавно дотла дом местного заклинателя, пропавший его ученик, вместе с ним пропавший носильщик (но тут быстро все выяснилось, носильщик не исчезал, это староста выгнал его из деревни), драка местных с каким-то загульным ронином и украденная с головы каменного изваяния-дзидзо старая шляпа.
- И курица, - добавил ревнитель закона.
- Да, дела, - подытожил инспектор и сорвал плод с яблони около дороги.
Фрукт оказался покрытым тонким слоем пыли, но пожилой и опытный в подобных делах гость деревни решил проблему, вытерев его о собственные штаны.
- Засахарить бы, - сказал Омура, с хрустом поедая сочное горьковатое яблоко. – Курица, говоришь... У кого-то был хороший обед. А нам бы не помешал ужин.

(+Далара)

На него безотлагательно вылился поток информации обо всех трех местных заведениях, приправленный отзывами, в каком кормят лучше и кто из хозяев щедрее. Словами неугомонный мальчишка не ограничился и привел спутника к тому из трех, которое, по его мнению, было лучшим. Мнение его разделяли многие, и мешия не пустовала: сидели и внутри, и на веранде, хоть там и стоял всего один фонарь, в двух шагах от которого начиналась глубокая темнота летней ночи. Света хватало, чтобы разглядеть три плошки с бутылочкой-токкури, ронина, небрежно играющего веером, и маленький темный силуэт рядом. Третьего в компании не было.
- Это с ним подрались ваши местные? – перебил Омура повествование о происшествии здесь прошлой весной и указал черенком от яблока на ронина.
- Нет, тот был ниже ростом немного, - будущий ёрики глубоко задумался.
Определить было сложно, потому что тот, на кого указывал гость из столицы, сидел на веранде, а тот, который вступился за стража порядка, показался мальчишке огромным. Он возвышался над поверженным в грязь местными хулиганами ёрики подобно знаменитому кедру, что растет неподалеку от Нары.
- Нет, - решительно вынес суждение юнец. – Не этот. Тот был одноглазый.

(& SonGoku)

Выше по склону горы Асама

Дождь шел и снаружи, и внутри, как будто хотел очистить и небольшую поляну от следов недавнего сражения, и заброшенный горный храм от грязи, оставленной недавними его обитателями, теми, чьи тела лежали под грудой веток в яме неподалеку. Моталась на ветру истлевшая до ниток веревка, привязанная к дырявому, колокольчику, в котором сырость и старость проели дыры, как в ветхой одежде. Треньк...
В прореху на крыше заглянул краешек голубоватого призрачного покрывала. Свесился почти до прогнившего пола, сторонясь особенно полноводных ручьев, лившихся внутрь храма. Словно блуждающий огонек, ночной гость пугливо замер, когда один из спящих людей пошевелился, что-то пробормотал сквозь чуткий сон. Могло показаться, что призрак затаил дыхание.
Треньк..., повторил колокольчик.
Под светящейся тонкой тканью, будто сотканной из светлячков, прорисовалась фигурка в многослойной одежде, две небольшие руки приподняли край накидки. У видения было аккуратно выбеленное лицо и капризные алые губы. Любознательный призрак исследовал путников и их пожитки, лишь от длинного свертка под головой одноглазого воина отдернул тонкие пальцы, как будто боялся обжечься, а затем устроился под самой крышей на балках, чтобы переждать дождь. А когда последние капли выбили звонкую трель на лужах, выскользнул через дверь и помчался огромным ночным мотыльком туда, где под скальным выступом устроился на ночлег еще один путешественник. Там притаилась спелая ярко-оранжевая звезда, а белоснежный призрак сушил над ней длинные фиолетовые одежды. Рядом с ним рассыпались мертвые мотыльки.
Когда затерянный огонек стал маленьким, но вполне различимым костром, призрак превратился в старуху в нижней одежде, бабочки тоже исчезли - вместо них у огня сохли раскрытые веера и полусвернутые листы бумаги. У их владелицы была грация молодой женщины и рябое, застывшее в камень лицо бродяги. И живые глаза безумицы. Она отбросила кимоно в сторону, и застыла, словно вслушиваясь в неразличимую еще поступь ночного гостя.
Дзынннь... совсем другую песню спели бронзовые бубенчики, вплетенные в длинные волосы призрака. Ярко-красные губы казались на бледном лице мазком свежей крови.
- Меч! – в ужасе выдохнул запыхавшийся хотару*, колокольчики и бубенцы согласно звякали в такт словам. – У одного из них священный меч!

____________
*hotaru -蛍 – светлячок.

(ну, без Кыся не обошлось)

Деревня Куцукакэ

Тенгу неожиданно поднял голову, и на ронина уставились два изжелта-красных глаза с нечеловеческими ромбовидными зрачками, при свете ламп, сузившихся до толщины режущей кромки клинка. Будь на его месте человек - такой взгляд непременно был бы вызовом, но в исполнении духа это было просто получение зрительной информации. Не более.
- Прошу меня простить, - снова проскрипел Хошибэ, ставя чашку на стол и коротко кивая в знак поклона. - У меня дела здесь.
Он двинулся вглубь мешия, задел краем одежды веер ронина и остановился.
- У вас проклятая вещь, - это было уже почти неразборчивое шипение.
Нагао держал сложенный веер на весу на ладони - будто бабочку, птицу или хрупкий цветок. Но тэнгу был прав, от вещицы, простой, хрупкой на вид и тяжелой на ощупь, жар шел, как от костра. Не удивительно, что Хошибэ не хотел опалить перья.
- От судьбы не уйдешь, - произнес ронин, - если к ней уже прикоснулся. Не всем даны крылья.
И поклоном дал понять - он не оскорблен, между ними нет недопонимания. Тенгу тихо-тихо засмеялся нездоровым, перхающим смехом, больше похожим на кашель застывшей на промозглом дожде лисы.
- Получить их проще чем ты, человек, думаешь! - он сказал это? Или просто мысль лесного духа была громче, чем он хотел. В любом случае, эти слова вполне можно было принять за поскрипывание половиц под его уже босыми и вполне человеческими ногами.

(Orrofin mo)

Хозяин мешия был человеком по-своему мудрым. Он уже не первый год носил хаори с вышитым на спине названием своего заведения у дороги и понимал, когда надо просто почтительно склонить голову перед новым гостем, а когда лучше уставиться в пол и делать вид, будто всё идёт так, как должно. Что бы ни было на самом деле. Тенгу же, мало обратив внимания на по-своему мудрого, но безнадёжно человека, приблизился к сидящему старику и поклонился, значительно ниже и почтительней, чем ронину до того. Впрочем, из его клюва на сей раз не вылетело и звука.
Колдун неторопливо уложил палочки поперек миски и поднял голову. В обрамлении длинных седых прядей, не забранных в прическу, его лицо казалось узким и острым. Взгляд круглых глаз под тяжелыми веками пронизывал насквозь, как зимний ветер в горах. Прямая словно палка спина противоречила видимой старческой немощи.
- Слушаю тебя, Хошибэ, - речь шамана разительно отличалась от местного наречия, похожая на непрерывный бег воды в реке, где не так уж много камней и порогов.
Наиболее глупого вопроса в подобной ситуации из клюва тенгу так и не прозвучало. Незачем ему было знать, каким образом старик узнал его имя, ведь свершившегося это не изменит. Впрочем, человек на его месте вряд ли смог бы так рассуждать.
Люди, они вообще редко поступают мудро, несмотря на множество правил, данных им существами, которые живут и совершенствуются много дольше...

(унд Далара)

- Приветствую тебя, сэмпай. Позволишь ли узнать твоё имя?
- Я тебя еще в помощники не брал, чтобы называться сэмпаем, - недовольно проскрипел старик. – Сядь, не стой столбом.
Снаружи на ближайшем дереве хрипло каркнул ворон, устроившийся на ночлег и потревоженный разговорами. В кустах неподалеку шумно завозились и вновь затихли.
Колдун дождался, пока собеседник осторожно сядет на лавку рядом с ним – тот придерживался насколько возможно почтительного расстояния, – и продолжил нараспев, словно высыпая песок из ладони:
- От Акамагасэки до Киото, от Киото до Эдо, от Эдо до Эчиго меня называют Тошимару. Кто нужен тебе, юный Хошибэ: мастер чайной церемонии, онмиёджи или тэнгу?
Глубоко, словно глаза красавицы, почтение клювоголовых карасу к мудрым и могучим ямабуси-тенгу, чей век посрамляет иные горы, а деяния сияют среди памяти людской и не только, и настолько же глубок был поклон вновь поднявшегося на ноги Хошибэ.
- Покорно прошу простить меня за моё невежество и близорукость, Тошимару-сама. Я не сумел разглядеть за вашей личиной истинного ямабуси.

(Orrofin mo)

Колдун окинул собеседника цепким взглядом с головы до ног и прищурился. В уголке его рта затаилась довольная улыбка.
- Сядь, - велел он и жестом подозвал хозяйку.
Та выслушала заказ, немало ее удививший, и через некоторое время принесла глиняную плошку, почти до краев наполненную чистой водой, и горсть сухой земли на тарелочке.
Старик кинул три щепоти земли в воду. Приложил два пальца ко рту и пробормотал несколько слов так тихо, что даже Хошибэ не сумел расслышать, какие именно. Подвинул плошку так, чтобы тот мог в нее заглянуть.
- Что ты видишь?
Хошибэ склонился над миской так низко, что казалось, будто его клюв сейчас коснётся воды, которая мерцала и переливалась, образуя своего рода окно в другое место... а может и время.
Вот двое - самурай в трёпанной дорогой одежде, которая, впрочем, выглядит почти роскошно на фоне парнишки человеческих тринадцати лет на вид, настолько тощем и заморенном, что его можно было бы принять за жертву кладбищенской нежити, чудом вырвавшейся из лап мучителей. Звуков окно не передавало, но понять о чём говорили можно было и без того. Знакомство, самурай делится едой, мальчишка не выпускает из рук тряпичный узелок. Зрачки тэнгу сузились, он попытался присмотреться внимательней и...

(ладно-ладно...Далара mo)

- Я видел покой, отдых после долгой дороги и трапезу, Тошимара-сама, - проговорил он. - А сейчас вижу бой. Двое сражаются против многих... нет, сражается лишь самурай, а человеческий ребёнок больше прячется.
Неожиданно, мальчишка что-то выкрикнул, и изображение в воде замерло, словно замерзло.
- А сейчас всё замерло. Самурай не из худших воинов, среди людей, но противников много, так что, смею предположить, он скорее следует Пути буси, чем надеется победить.
В хриплом смехе старого колдуна отчетливо слышалось воронье карканье. Даже длинный нос сейчас навязчиво напоминал острый птичий клюв.
- Не стоит недооценивать этого одноглазого воина, юный Хошибэ. Берегись его.
Тошимару забрал плошку и провел по изображению в воде двумя сложенными вместе пальцами. В чашке осталась просто вода. Земля намокла и теперь лежала грязью на дне.
- Мальчишка – сбежавший от меня ученик. Если сумеешь вернуть его мне в целости и сохранности со всем, что у него есть, - от улыбки старика продирал мороз, - исполню одно твое желание. Любое.

(=))опять мы)

Уцуномия, провинция Шимоцуке

Когда солнце перевалило через полдень и начало сползать к западным горам, для начала вызолотив их вершины, чтобы нырнуть за них, погрузив провинцию в ночную тьму, по толпе начал расползаться слушок, что новый наместник специально отложил приезд, чтобы заставить себя ждать. Хотели даже выслать ему навстречу дозорных, чтобы известили, когда же, наконец, прибудет тот, ради которого переполошился весь город. Но пока выбирали из самых быстроногих, с дороги раздался пронзительный крик: «Теншо Такаши Токисада, новый наместник провинции Шимоцуке, прибыл в город!» У ворот случилась давка, потому что сразу не спохватились и не успели растащить заграждавшие дорогу повозки, а потом еще долго разгоняли хлынувших навстречу процессии зевак.
Три всадника, возглавлявшие свиту, были более чем странны. Нет, два воина в полных доспехах ни у кого не вызывали удивления, разве что - трепет и желание убраться с их пути как можно быстрее и дальше, но между ними ехала то ли переодетая мужчиной девушка, то ли мальчик, слишком длинные волосы которого забрали в чересчур сложную для мужчины прическу. На штандартах, прикрепленных за спинами верхового отряда, замыкающего процессию, распустило прямые лучи восходящее солнце.
Горожане пониже рангом, торговцы и крестьяне, тоже не преминувшие удовлетворить любопытство и съехавшиеся со всей округи, поспешно сгибались в поклонах, самураи неторопливо склоняли головы, но все, тем не менее, хотя бы украдкой пытались разглядеть за занавесками паланкинов лицо наместника. И только когда процессия проезжала мимо, людям в голову приходила одна и та же мысль, что носильщики тащат лишь груз, многочисленные коробки и свертки. И взгляды толпы бесполезно блуждали по спинам слуг и синим доспехам воинов.

На дороге к деревне Куцукакэ

- Поганая погода. Поганые насекомые. Поганые людишки. Поганая гора. Поганое задание...
Монолог одного из двух путников, приближавшихся к деревне, продолжался уже на протяжении более чем двух ри и состоял исключительно из коротких предложений, где первым словом непременно было определение "поганый", существительные, идущие следом, иногда варьировались. Впрочем, напарник ворчуна мог похвастаться поистине безграничным терпением, к тому же бурчание товарища позволяло легче настроиться на ритмичный походный шаг.
- Еда.
Только сделав еще с десяток шагов, ворчун заметил, что его спутник что-то сказал и нехотя прервался.
- Нас сюда не за этим послали.
- Я знаю, но пахнет хорошо... К тому же там может быть интересно.
- Вечно ты любишь искать себе приключения, как наш хозяин, - попытка облить собеседника желчным сарказмом разбилась о поистине детское непонимание.
- А, почему ты думаешь, что там обязательно будет плохо? Может там все добрые... Ну, относительно нас...
- Относительно нас добрых не бывает, - ворчун цыкнул зубом, в звуке послышался легкий металлический шелест.
- Ну почему, помнишь тех троих, что топили корабли между островов Мьёй и жрали потом матросов, когда те хорошо просолятся в воде? Они же нас нормально встретили.
- Троица полудурков с интеллектом кальмаров, причем с одним на всех. Как раз твой уровень...
- И покормили нас тогда хорошо, - не замечая слов напарника, продолжал другой. - Ты даже тогда так напился, что полез на скалу свои стихи читать, помнишь? Я, правда, так и не понял, почему они тогда сначала побледнели, потом похватались за уши, а потом бросились на тебя и кричали еще...
- Заткнись, а!
- Во-во, именно это и кричали.
- Если я пообещаю, что мы остановимся поесть, ты можешь мне пообещать, что больше не будешь вспоминать тот случай?
- Ладно, - беззаботно кивнул друг ворчуна. - Еду дают там, там и там...
Напарник нехотя поворачивал взгляд в те стороны, куда указывали пальцы любителя покушать.
- Но вон там веселее всего! Там запах проклятья, силы и демонов.
- Местная шелупонь,- зубы острые, как гребенчатая пила, - ощерились в хищной усмешке.
- И готовят лучше, чем в других местах. Пошли уже!
- Иду, иду. Бедные мои ноги... Поганая дорога...

Сложно было сказать, сложились ли так звезды в эту ночь, или было это шуткой кого-то из небесных сфер, но, похоже, сегодня в маленькой чайной суждено было появляться только самым необычным гостям.
- Да, это тут, - жизнерадостно возвестило высокое плечистое создание, принадлежность которого к роду людей либо других существ, мешала установить белоснежная шкура огромного зверя, которую неизвестное нечто носило вместо одежды. Если бы не размеры и окрас, опытный охотник с другого берега моря смог бы, наверное, признать в бывшем владельце меха медведя, но ведь разве бывают медведи белого цвета?
- Поганые… - запнулся его спутник, невысокий человечек в обычной дорожной одежде, плаще-мино и шляпе-амигаса. – И чего стоим?
- Ничего, - радостно согласился меховой гигант.
- И за что мне это наказание, - снова начал ворчать коротышка, едва переступив порог. Ни одного предмета одежды, издающей при ходьбе легкое позвякивание, он так и не снял.

Уцуномия

На одном из перекрестков ровный ход сбился. Первые трое всадников одновременно натянули поводья, тот, что ехал (или все-таки ехала?) посередине, что-то негромко произнес, указывая в сторону городской стены. Левый телохранитель энергично покачал головой, до толпы долетел обрывок фразы:
- ...слишком опасно...
Четко очерченные губы тронула быстрая улыбка.
В спор вступил второй телохранитель, но даже вдвоем им не удалось переубедить молодого господина, который развернул коня и двинулся сквозь толпу, как через реку. Горожане расступались перед ним с нехорошим предчувствием, что странного молодого человека не заботит, собьет ли он кого-нибудь с ног. Следом за ним, по-прежнему не отставая ни на шаг, ехали оба телохранителя, оставив отряд ждать на перекрестке. У самой стены люди отхлынули в разные стороны, и наконец-то обнаружился мертвец, неподвижной кучей лежащий в пыли и до сих пор не замеченный из-за давки и волнения. Несколько минут молодой человек без выражения смотрел на тело несчастного, потом указал на рану, из которой уже перестала течь кровь.
- Полагаю, пребывание здесь будет занимательным и не таким скучным, как я предполагал, - усмехнулся он.

Центр людского внимания переключился с ворот и перекрестка на узкий закуток, еще несколько минут назад ничем не примечательный. Все стремились увидеть труп своими глазами, но не оказаться слишком близко к наместнику и его охране. Но нашелся тот, кого больше заинтересовали всадники. Он стоял в толпе, но каким-то образом отдельно от нее, не смешиваясь с крестьянами и торговыми горожанами, они словно бессознательно держались хотя бы в полушаге от него. Меч в ножнах он закинул на плечо, вместо того чтобы заткнуть за пояс. Этот человек откровенно, не таясь, разглядывал нового управителя провинции и, судя по задумчивому выражению, подсчитывал что-то про себя. Все попытки двоих, явившихся с ним, привлечь внимание к мертвецу и добиться действий – они тянули его за рукава и горячо шептали на ухо – начисто игнорировались.
Зато стоило ему перехватить безразлично скользнувший по пестрому сборищу взгляд главного всадника, как он сделал движение рукой, словно обмахиваясь веером.
Левый телохранитель решительно перехватил повод лошади, уговаривая наместника продолжить путь. Но привыкший слушать хозяина жеребец мотнул головой. Токисада рассмеялся. Видимо, было в его смехе нечто такое, что заставило неизвестного весело хмыкнуть. Он проводил Теншо с охраной сонным, но заинтересованным взглядом. Его спутникам наконец удалось обратить на себя частичку его внимания, и они, обрадованные, зашептали одновременно с обеих сторон, указывая на тело и строя гримасы. Он кивнул, принимая неприятную обязанность, которую ему так горячо навязывали. Опустился на одно колено рядом с мертвецом, проверил одежду и разочарованно щелкнул языком.

(а тут подвернулась я)

Ночная тьма пала с неба, смыла сумерки, задушила свет черным покрывалом и воцарилась в городе, дозволяя слабым людям искать спасения лишь у огня.
Мертвые бабочки, распластавшие ломкие сухие крылышки по поверхности круглого фонаря, и хищно тянущиеся к ним длинными полосатыми лапками пауки. Рисунок на плотной бумаге гифу. Пауки светились изнутри мягким золотистым светом, тела бабочек были темны и безжизненны.
Шаги женщины были неслышны, полы темного фуридосэ, чей узор посверкивал золотом в свете фонаря, не трепетали при ходьбе, и казалось, что женщина парит над землей, не касаясь. Мужчина, державший палку с круглым фонарем, напротив, был виден и слышен издалека. Массивные руки, широкие плечи, и преданный, как у старого пса, даже нежный взгляд на женщину, ступавшую чуть впереди него.
- Кто явился сюда? – голос женщины был негромок, но звучен и певуч.
- Наместник провинции Шимоцуке, госпожа – глухо откликнулся мужчина.
- Со свитой…
- Да, госпожа.
Губы женщины тронула легкая улыбка.
- Отведи меня туда.
Мужчина вышел вперед и неторопливо зашагал по направлению к дому, где остановился наместник. Женщина следовала за ним, опустив голову.
- Это здесь, госпожа, - проговорил мужчина.
Женщина скользнула во тьму, словно скрылась за шелковыми занавесями, и мужчина остался стоять на улице. Качнулся еще пару раз фонарь на палке, и замер, недвижим.
Молодой мужчина резко обернулся за какой-то звук и резко вскинул оружие, приготовившись позвать на помощь. Но там была всего лишь девушка. Быть может, кто-то из прислуги?..
- Господин, - проговорила она как будто слегка испуганно, и он опустил нагинату и подошел ближе на шаг.
Внезапно она бросила на него взгляд, точный и пронзающий, как укол боевой спицы. И улыбка ее мелькнула во тьме, быстрая и светлая, как лезвие ножа.
- Не бойся, - прошептала она, и он услышал. И сделал еще шаг к ней. Она коснулась его лица кончиками пальцев, и он закрыл глаза, чувствуя, как слабеют колени. В его сердце словно забил горячий источник, по жилам разлилась горячая пряная кровь и закружилась голова. Она обняла его за плечи, и он выронил нагинату. Она была пленительна, и он сдался в плен без боя.
Прикосновение ее прохладного тела к его разгоряченной коже, ее запах - запах тишины и пустоты, и ее глаза, как черный хрусталь с потаенными в глубине вспыхивающими и пропадающими золотыми искорками. Он сходил с ума, умирал и воскресал с каждым движением, каждым биением сердца…
Он открыл глаза и увидел, как она перебирает пальцами запутавшиеся пряди волос, вынимая из них листья.
- Кто ты? – спросил он, облизнув пересохшие губы и приподнимаясь на локте.
- Йонако, - ровно произнесла она, не обернувшись.
Он снова закрыл глаза и откинулся на землю.
- Йонако…
Внезапно нечто пронеслось над ним, он попытался резко подняться, но был сбит ударом. Что-то липкое и тягучее связало ему ноги и примотало руки к слабому после любви телу. Он смотрел в черноту широко раскрытыми глазами и ничего не мог различить, кроме неясного матового отблеска… пока вдруг не понял, что все это время смотрел прямо в глаза огромного паука.
И только теперь он закричал, и кричал ровно две секунды, пока паучиха не пробила ему гортань. Еще живой, заливаемый собственной кровью, он необычайно отчетливо чувствовал, как сжимаются жвалы, впиваясь в его плоть. Он сучил руками, земля забивалась под ногти, и не было мыслей, была только боль и парализующий всепоглощающий ужас. А потом наступила тьма.

Деревня Куцукакэ

- Иди, найди место, где-нибудь снаружи, внутри от тебя будет слишком много… запаха, - буркнул спутник гиганта, замотанного в белую шкуру.
Сдвинув амигаса назад, коротышка развязал тесемки, позволил шляпе повиснуть за спиной, вновь завязал узелок у шеи и двинулся внутрь заведения в поисках хозяина. Внешность у ворчуна была вполне обычной, выделялись разве что крупный лоб и заостренный подбородок. Волосы на голове и брови были чисто сбриты, глаза напоминали узкие щели, а уши были плотно прижаты к черепу. На лице не было морщин, но пигментные пятна на щеках говорили о том, что этот человек уже в солидных годах.
Вынырнувшему навстречу хозяину мешия, коротышка ухмыльнулся левым уголком губ, демонстрируя блеск стали у себя во рту.
- Мне и другу тащи всё, что найдешь, мясного и печеного, я-то много не ем, - улыбка стал еще желчнее, - а вот мой приятель… Если не наестся тем, что подадут, он сам найдет чем или кем полакомиться.
В глазах ворчуна блеснули холодные черные огоньки, и хозяин, покрываясь холодным потом, бросился выполнять пожелание гостя. А тем временем, напарник острозубого коротышки отыскал на веранде место, где ему было бы достаточно свободно сидеть, и, устроившись поудобнее, откинул меховой капюшон, основой которому видимо служил череп того самого животного, чьим мехом щеголял здоровяк. Как ни странно, под белыми покровами скрывалось жизнерадостное одутловатое лицо с большими мясистыми щеками и внушительным вторым подбородком. Платиновые волосы великана были заплетены в толстую косу, конец которой исчезал где-то под одеянием. Черные глазки гиганта отражали в себе лишь вселенскую простоту, а непосредственная детская улыбка, похоже, никогда и не исчезала с полных алых губ. Взгляд великана скользнул по ронину и его спутнице, задержался на мгновение на веере и тут же обратился в ту сторону, откуда уже слышались позвякивающие шаги.

(пока один)

На новых посетителей - скоро придется раздвигать перегородки, чтобы небольшое строение вместило всех желающих укрыться под его крышей сегодняшней ночью, - бросили оценивающий взгляд. Голова любознательной нукекуби затаила дыхание так надолго, что едва не задохнулась с натуги, создание даже подобралось еще ближе, теперь пряталось за навесом.
- Интересные собираются гости, - заметил ронин, кивая белому великану.
На рукавах старого хаори красовались гербы в виде трех листьев дуба, заключенные в круг. Радушная улыбка великана стала еще шире, и здоровяк приветственно кивнул в ответ. Его спутник, подходивший к столу, обратил внимание на обмен любезностями.
- Уже нашел себе дружка? Или ужин?
- Так за ужином ты же пошел?
- Забудь, - коротышка с лязгом опустился рядом, при этом ни одного металлического предмета в его одеянии, оружия или чего-то еще попросту не было.
- У него проклятая вещь.
- Да ну... А где другие обещанные радости?
- Колдун и демон внутри. Демон - молодой, колдун - старый.
- Насколько?
- Не знаю, - пожал плечами громила.
- Больше сказок, чем были, - улыбнулась долговязая оборванка, приютившаяся рядом с ронином.
- Маловато, - не согласился тот.
- Ему - хватит, - девчонка указала взмахом ладони в сторону хозяина мешийя, что суетился в переполненном людьми общем зале.

(вроде бы втроем, но может быть больше =) )

- Эй, - коротышка обернулся к этим двоим, но обращался только к мужчине. - Что ты хочешь за свой веер?
Ронин снова выщелкнул несколько планок, ухмыляющаяся лиса вновь заиграла хвостами. Голова нукекуби едва не скатилась с крыши на двор перед верандой. В кустах облегченно крякнули.
- Ничего, - ответил Нагао. – Он не продается.
- Я знаю, где можно найти похожий, - улыбнулась бродяга. - Иди эту дорогу, потом еще, и так восемью девять. Потом сверни на восток и пройди еще трижды четыре дороги. Потом вернись, и уйди обратно. На пути его встретишь.
- Не, меня мама так далеко гулять не пускает, - звякнул зубами ворчун. - А заплатить за веер я все ранво не могу, не для себя спрашиваю.
- А для кого? - не понял великан.
- Вот повезло мне в жизни с тобой встретиться, - обреченно вздохнул коротышка. - Для кого я могу спрашивать?
- Не для меня, - догадался спутник и от радости снова заулыбался. - Значит...
- Смотри не перетрудись, а то пар из ушей пойдет, - напарник здоровяка снова обернулся к Нагао. - А зачем он тебе вообще?
Ронин улыбнулся:
- Не знаю пока что. Подарок.

(втроем)

- А! - громогласно провозгласил белый гигант. - Я понял!
- Хвала Будде, что даровал этому куску мяса хоть какой-то разум, -крякнул коротышка.
- Кстати, а где мясо? - тут же потерял мысль великан.
- Сейчас принесут. А не принесут, можешь сам сходить.
Веер с треском сложили и отправили за пояс. Ронин встал.
- Жарковато становится, - обронил он лениво, посмотрел на бродяжку. - Ты со мной?
Та посмотрела еще раз на гостей, потом торопливо кивнула и принялась выбирать, что из еды захватить в дорогу.
Первый поднос с жареными цыплятами появился на столе у новых гостей все-таки до того момента, как белый гигант начал подниматься. Звук разрываемой плоти и хруст костей разнесся с веранды далеко окрест. Нукекуби на крыше громко сглатывал слюнку.

Все на тм же побережье

Ладонь девушки была грубой и не очень приятной на ощупь, но мальчишке не очень хотелось ее отпускать. В лицо ныряльщицы он не всматривался, но ощущение того, что улыбка не сходит с ее лица, никак не отпускало Лина. Да, она улыбается, а ему остается только следовать за ней.
- Куда мы идем? (women zai nali qu?) - в который раз уже спросил парень, но ответа так и не дождался.
- Koko (сюда)!
Девушка остановилась возле плоских камней, скатившихся некогда с отвесных скал, поднимающихся над узкой полосой берега, и достала из-под них одежду: непривычно короткую и выгоревшую на солнце. Повязку с головы она сдернула и, размотав, подпоясалась ею, а просоленные морем волосы оставила распущенными.
- Ты красивая... (ni shi meili di) - пробормотал Лин и покраснел. Отвернувшись, чтобы красавица не заметила, он смущенно вжал голову в плечи и замолчал, боясь, что она будет смеяться.
- Nishi? (запад) - удивилась ныряльщица, подбирая сетку с добычей, положила ладонь на плечо Лина. - Meiri... wakarimashita! Mahoutsukai wa sagamasu ka? (Слава и удача... Поняла! Ты ищешь колдуна?)
Мальчишка, в свою очередь, так ничего и не понял, но то, что она не поняла его признания было настолько заметно, что пришлось еще раз повторить :
- wo zhen bu mingbai ni, wo shuo, ni hen meili! (я совсем тебя не понимаю, я говорю, что ты очень красивая!)
Чувствуя, что слова опять улетят в пустоту, Лин все - таки решился на что - то большее. Закрыв глаза, он поцеловал девушку в краешек губ и тут же отпрянул, боясь, что она разозлиться и теперь точно сделает с ним что - нибудь...
Ныряльщица тоже отскочила, только в другую сторону. Схватилась было за рукоять ножа, но передумала, разжала пальцы.
- Naze... (почему?)
Она с досадой тряхнула волосами, затем прикоснулась к своим губам, потом к губам Лина и вопросительно подняла брови.
Мальчишке надоело повторять одно и тоже, он сел на песок, уставился куда - то вдаль и замолчал. Солнечный зайчик, игравший на волнах прибоя, внезапно переместился на лицо, мешая созерцать умиротворяющую картину освещенного солнцем пляжа. Через секунду, щурясь, Лин поднялся и вновь посмотрел девушке в глаза. Ему очень захотелось вновь поцеловать ее, но страх получить удар ножом был гораздо сильнее.
Ныряльщица улыбнулась. Кажется, она пока не была намерена убивать наглеца.
Осмелев, он подался вперед и вновь поцеловал ее.
Она напоминала то ли кошку, то ли выдру: выражения глаз не разобрать, а сама такая же гибкая и ловкая. И кусачая.
Лин вдруг перестал ее бояться и, коснувшись руками талии девушки, поцеловал вновь. Отодвинувшись, он внимательно посмотрел на девушку - не разозлится ли?
Она лишь покачала головой, чтобы показать, что не сердится. И еще больше: придвинувшись вплотную к найденышу, сама быстро мазнула губами по его губам; теперь в темных глазах ныряльщицы прыгали солнечные блики.
- Tian... (милая) - на его губах мелькнула улыбка. Наклонившись, мальчик поднял поднял ракушку, замеченную им немного раньше.
- Zhe shi gei ni (это тебе) - и протянул ее девушке.
- Arigatou (спасибо).
Ныряльщица все-таки достала нож, но вместо того, чтобы защищать свою честь или совершать другие подобные глупости, она расширила выточенную морем дырочку и продела сквозь нее кожаный шнурок, который раньше браслетом обвивал ей запястье. После чего повесила ракушку себе на шею.
- Iku(идем), - она показала на мыс впереди; скалы там образовывали почти вертикальную стену, над которой поднимался синеватый, полупрозрачный дымок.
Теперь он первым взял девушку за руку, показал вдаль и выжидающе посмотрел на нее.
- Yuan ma (далеко?)
Кажется, они начинали понимать друг друга.
- Iie, - покачала она головой. - Совсем близко.
- You? (что там?) - ему все - таки было страшновато идти неизвестно куда, но если там помогут вернуться домой, то...
- He qu he cong (пойдем?) – вновь спросил мальчишка.

(SonGoku ling yi))